Джером Дэвид Сэлинджер - Ранние рассказы [1940-1948]
В армии я встретил гораздо больше хороших парней, чем за всю гражданку. И много чего повидал. Уже двенадцать лет, как я женат, и ничего не имел бы против получать по доллару каждый раз, когда что-нибудь рассказываю Хуаниге, моей жене, а она говорит: «У меня аж мурашки по спине, Филли». У Хуаниты всегда мурашки, когда ей рассказываешь что-нибудь такое. Нет, не стоит жениться на девчонках, у которых мурашки не бегают, когда вы им рассказываете о чем-то таком, чего нигде нет, а есть только в армии.
В армию я пошел через четыре года после последней войны. Меня там записали восемнадцатилетним, а мне всего шестнадцать исполнилось.
И в первый же день я встретил Берка. Он был молодой тогда, лет двадцати пяти-двадцати шести, только он, вроде, никогда на молодого похож не был. Очень он был уродливый, а уродливые парни ни молодыми, ни старыми не бывают. Волосы у него росли клочьями и торчали, как черная проволока, плечи были покатые, и голова — большая и тяжелая — будто пригибала их вниз. А глаза точь-в-точь, как у Барни Гугла, гуглиные, гуглевые, гуглистые глаза. Но самое-самое — это его голос. Другого такого голоса ни у кого не сыщешь. Представляешь, он как будто сразу говорил двумя голосами. Словно у него глотка не такая, как у всех. Наверно, поэтому он по большей части молчал.
Этот Берк умел делать дело. Такой уродливый парень с непонятным голосом, слишком большой головой и гуглиными-гуглевыми-гуглистыми глазами умел делать дело. Много мне доводилось встречать красавчиков Гарри, которые держались совсем неплохо, когда им приходилось туго, только ни один из них Берку в подметки не годился. Если у красавчика Гарри волосы растрепались, или девчонка давно не пишет, или полчаса на него никто не посмотрел, все, он человек конченый. А уродливый парень, он всегда такой, как есть, и ему все равно, смотрят на него или не смотрят, ведь только так и делают дело. За всю свою жизнь я еще только одного такого парня, как Берк, встретил, который умел делать настоящие дела, и он тоже был уродиной, тот лопоухий и туберкулезный бродяжка из товарного поезда, который остановил двух громил, избивавших тринадцатилетнего мальчишку… Остановил, понося их на чем свет стоит. Он похож на Берка, но он совсем не Берк. У него был туберкулез и он уже почти умирал, поэтому был такой храбрый. А Берк просто храбрый, хотя Бог его здоровьем не обидел.
Может, вы подумаете, что Берк ничего особо для меня не сделал. Но тогда вам, верно, никогда не было шестнадцать лет, как мне, и не сидели вы на солдатской койке в белье не по росту и в совершенной растерянности, ибо не знали никого из взрослых парней, расхаживавших по казарме туда и сюда, сначала небритыми, потом бритыми, и они были настоящими взрослыми парнями, какими должны быть настоящие взрослые парни. И вид у них был что надо, уж поверьте мне на слово. Неплохо, если б мне заплатили по монете за каждый шрам, что я на них видел. Они служили под командованием капитана Дикки Пеннингтона во время войны, настоящие солдаты, и потом не разбежались, а ведь их использовали во всех грязных заварушках во Франции.
Ну, сидел я на койке, шестнадцати тогда годов, в белье не по росту, и плакал, потому что ничего, не понимал, а большие взрослые парни расхаживали туда и сюда, вверх и вниз, как ни в чем не бывало, переговаривались между собой и ругались почем зря. А я сидел в своем белье не по росту и плакал от пяти вечера до семи утра. И не то чтобы никому не было до меня дела. Нет, они старались. Но я уже сказал, что знал только двух парней в мире, которые все понимали.
Берк тогда был сержантом, а в те времена сержанты разговаривали только с сержантами, лейтенанты — с лейтенантами, ну и так далее. Я хотел сказать, все так делали, кроме Берка. Потому что Берк подошел к койке, на которой я сидел, повесив голову, но совсем тихо… Ну и постоял возле меня минут двадцать. Он стоял и смотрел на меня и ничего не говорил. Потом он ушел и опять пришел. Пару раз я взглянул на него и подумал, что никогда мне еще не доводилось видеть такого урода. Даже форма его не красила, но в тот первый раз он был в каком-то чудном купальном халате, в каком в старой армии только Берк мог ходить.
Долго Берк стоял надо мной. Потом что-то вдруг вытащил из кармана своего чудного халата и бросил мне на койку. Я услыхал звяканье и подумал, он бросил мне деньги, аккуратно завернутые в носовой платок. Размером узелок был с детский кулак.
Я посмотрел на него, потом на Берка.
— Развяжи узлы и посмотри, что там, — сказал Берк.
Я развязал. Внутри были медали, пришпиленные к ленте. Их было много и самых лучших. Уж я-то знал, какие самые лучшие.
— Надень их, — сказал Берк своим странным голосом.
— Зачем? — спросил я.
— Ну, надень. Просто так. Ты знаешь, что они означают?
Одна медаль отцепилась, и я держал ее отдельно в руке. Как я мог ее не знать? Она была из самых лучших, это уж точно.
— Конечно, знаю, — ответил я. — Эту я знаю. У одного моего знакомого парня была такая. Он — полицейский в Сиэтгле. Он мне помог.
Я еще раз оглядел все медали Берка. Многие из них я уже видел на разных парнях.
— Они все ваши? — спросил я.
— Да. А тебя как зовут?
— Филли, — ответил я. — Филли Берне.
— А меня Берк, — сказал он. — Надевай, Филли, медали.
— Прямо на белье?
— Ну, конечно.
Я так и сделал. Я их все отцепил и каждую отдельно прикрепил на свою солдатскую нижнюю рубашку. Словно выполнял приказ. Парень с гуглистыми глазами и нелепым голосом приказал мне. Поэтому я их все надел… поперек груди, а которые не поместились, пониже. Я даже не знал, что их надо было надеть на левую сторону, так что я их прямо посреди груди все пришпилил. Потом я посмотрел на них, и, помню, большая детская слеза упала прямо на «Кра де Гэрри»[10] Берка. Я испуганно посмотрел на него, как бы он не рассердился, а он ничего, просто стоял и смотрел на меня. Берк все понимал.
Когда все медали Берка уже были приколоты к моей рубахе, я приподнялся и снова уселся на койке, и все медали Берка зазвенели, как… как церковные колокола. Никогда еще мне не было так хорошо. Я с благодарностью поднял глаза на Берка.
— Ты видел Чарли Чаплина? — спросил Берк.
— Нет. Я слышал, он играет в кино, — ответил я.
— Ага, — подтвердил Берк. — Давай одевайся, а медали не снимай.
— Прямо на них, да?
И Берк сказал:
— Ну, конечно же, надевай все свое сверху.
Я встал с койки, и медали звенели, а я стал искать свои штаны. Правда, я сказал Берку:
— Мне не дали бумажку, по которой можно выйти за ворота. Военный в маленьком домике сказал, что мне ее выпишут через пару дней.
— Одевайся, парень, — повторил Берк.
Ну, я оделся, и Берк тоже оделся. Потом он пошел в нужную комнату и через пару минут вернулся с пропуском на мое имя. Мы отправились в город, и медали Берка всю дорогу звенели у меня на груди, и я был отчаянно счастлив. Понятно?
И мне хотелось, чтобы Берк тоже был счастливым. А он ничего не говорил. По нему никогда не скажешь, о чем он думает. Все время я называл его «мистер» Берк. Мне даже в голову не пришло, что я должен говорить «сержант». Теперь, когда я вспоминаю, мне кажется, я вообще его никак не называл. Так бывает, если встречаешь по-настоящему сильного парня… Вообще его никак не называешь, вроде, чтобы не примазываться к нему.
Берк повел меня в ресторан, и я там молотил все подряд, и Берк за все заплатил, хотя сам он мало ел.
Я ему сказал:
— Вы ничего не едите.
— Потому что я не голодный, — ответил Берк. — Вот сижу и думаю о девчонке.
— О какой девчонке? — спросил я.
— Местная девчонка, — ответил Берк. — С рыжими волосами. Ходит она, почти совсем не виляя задом. Просто идет себе, и все.
Я-то тогда был шестнадцатилетним мальчишкой и ничего не понял.
— Она недавно вышла замуж, — сказал Берк. — Я первый с ней познакомился, — добавил он, помолчав.
Меня это совсем не интересовало, и я, знай себе, уплетал за обе щеки.
Когда мы поели… Когда я поел… мы пошли в кино.
— Смотреть Чарли Чаплина, — сказал Берк.
Когда мы вошли в зал, свет еще не погасили, и мы только стали спускаться вниз, как Берк кому-то сказал:
— Привет.
Девушка с рыжими волосами ответила ему:
— Привет.
Они сидела рядом с парнем в штатском. А потом мы с Берком тоже где-то сели, и я спросил его, не та ли это девушка, о которой он говорил мне в ресторане. Берк кивнул, и сразу же началось кино.
Я так все время смеялся, что все вокруг, верно, слышали, как у меня звенят медали. Берк же не стал смотреть до конца. Где-то на середине чаплиновского фильма он мне прошептал:
— Ты оставайся, парень. Я буду снаружи.
Когда кино кончилось, я вышел из кинотеатра и спросил его:
— Что случилось, мистер Берк? Вам совсем не нравится Чарли Чаплин?
У меня даже живот болел, так я смеялся над Чарли.
